Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное] - Виктор Суворов

Николай Иванович Ежов прислонился лбом к холодному стеклу. Проклятый Сталин-Гуталин каждый раз заставляет пить. Голова кругом. Это скоро пройдет. Голова пройдет, и Гуталин не будет больше заставлять.

Ежов расстегнул воротник с двумя огромными маршальскими звездами, чуть отпустил ремень и бросил водителю в переговорную трубу:

— В Суханово.

Коробочку от ордена и орденскую книжку Настя в карманчик спрятала, а орден в руке зажала. Так его и привезла в парашютный клуб. И никому не показала. Только сама любуется, пока никого рядом нет. На руке держишь, вес чувствуешь: основной металл — золото, ленинский профиль — платина. Сделан орден просто и скромно. И красиво. Днем красиво и ночью в лунном свете.

Устроилась Настя на списанных парашютах, а уснуть не может. Так орден повернет. Эдак. Сверкает золото. Венок золотых колосков — множество граней. Каждая отдельно сверкает. А у платины свой особый блеск, совсем не такой, как блеск золота. Положила Настя орден рядышком и вдруг поняла, что без Сталина коммунистической власти не прожить. Если Сталина убьют (ей как-то в голову не приходило, что он сам умереть может), то власть понемногу, а потом все скорее начнет загнивать и рассыпаться. И решила она…

По клубу парашютному — слух. Не было Стрелецкой несколько дней — все ясно. Потом появилась. К самому рассвету подвезла ее длинная черная машина — дело известное. Были уже тут такие: сначала к отбою опаздывали, потом к рассвету возвращаться стали, потом возвращаться стали на длинных черных машинах. Потом возвращаться перестали… Вот и эта — на тот же путь. Ни стыда, ни совести. Только восемнадцать стукнуло. А начальство куда смотрит?

А туда начальство и смотрит. Все от начальства и идет. Рыбка, как известно, с головы… Начальству не стыдно. Ох, не стыдно. Такую молоденькую таскают. Ишь, машинами буржуазными начальство обзавелось. Жируют ответственные товарищи. Стрелять начальников почаще надо. Стрелять беспощадно. Ведь это загнивание. Ведь это перерождение. Термидор. Ведь это подумать только. Позор. Что в женщине главное? Главное — пышность телесная. А в этой Стрелецкой главного-то как раз и не оказалось. За что же тогда ее начальство любит? Понятное дело — за податливость. Да мало ли у нас в клубе девок податливых, но пышных! Так нет же, на тощую позарились. Разврат да и только. Извращение вкуса. А все кто? Все Холованов-кобель. Сам пользуется и начальству поставляет. Голову на отгрыз, не пройдет и трех дней, приедет Холованов на длинной черной машине и заберет эту самую Настю Жар-птицу навсегда.

Не прошло и трех дней, приехал Холованов на длинной черной машине и забрал Настю Жар-птицу навсегда.

Двое в бесконечном подвале. Холованов строг. Разговор серьезный.

— Веришь ли, Анастасия, в социальную справедливость?

— Верю.

— Не будем о названиях спорить: социализм, коммунизм… Веришь ли в то, что можно на земле построить общество, в котором будет обеспечена справедливость для всех?

— Верю.

— Вот и я верил.

— А сейчас?

— Это к делу не относится. Главное, чтобы ты верила. Думаю, ты веришь, и потому новая тебе работа. Основоположники говорили, что социализм — это контроль. Правильно говорили. В капитализме у каждого своя плошка, тарелка или блюдо. Социализм — общий котел и распределение по справедливости. В капитализме нет того, кто распределяет. Потому капитализм — это свобода. А общество социальной справедливости должно иметь класс людей, которые все общественные блага берут под единый контроль и распределяют по справедливости. Тот, кто у котла, тот, кто распределяет, получает такую власть над людьми, которая никакому капиталисту присниться не может. Социализм — это власть меньшинства, это власть тех, кто стоит у общего котла. Миллионы шакалов бросились к общему котлу: одно дело — создавать блага, другое — распределять. Шакалам нравится распределять. Любая социальная справедливость неизбежно порождает власть тех, кто справедливость осуществляет. Справедливость — категория субъективная. Те, кто у котла, решают по своему разумению, что есть справедливость.

— Тех, кто у котла, надо тоже контролировать. И почаще стрелять.

— Вот такая у тебя и будет теперь работа.

— У меня биография вражеская.

— Именно такие и нужны.

— Почему?

— Чтоб тебя под контролем держать.

Суханово — это монастырь бывший. Под Москвой. Следственный изолятор особого назначения.

Если в Лефортово признаний не выбьют, то в Суханово отправляют. Тут брака в работе не бывает. Тут выбьют.

Суханово — это лес березовый, это птиц пересвист, это воздух свежий.

Суханово — это, кроме всего, дом отдыха высшего руководящего состава НКВД. Первый этаж — камеры пыточные, второй — номера-люкс для отдыхающих чекистов. Когда на террасах второго этажа звучит божественная мелодия «Амурских волн», когда женщины в длинных платьях заполняют второй этаж, следователям на первом этаже объявляют перерыв. На несколько часов пусть не будет визга и писка подследственных, пусть только птицы поют и звучат бессмертные вальсы.

Объявлен перерыв. На втором этаже бал. Дамы улыбаются Николаю Ивановичу Ежову. Николай Иванович отвечает улыбкой. Николай Иванович спешит. Под пыточными камерами — расстрельный подвал. Николай Иванович знает, что все помещения здесь можно прослушать, только расстрельный подвал нельзя.

Работа в подвале уже завершена. Подвал уже убран.

Сегодня в расстрельном подвале короткое тайное совещание: Ежов, Фриновский, Берман. Надо быстро решить два десятка вопросов. И снова появиться среди танцующих.

— Я разбираюсь с историей Великой французской революции. Был там у них за главного некий Робеспьер — Верховное существо. Был полный революционный порядок. Резали народу головы, и все было великолепно. А потом Верховное существо начало резать головы своим… Ну, его, понятно, того… свои ему голову и оттяпали.

— Правило в контроле такое: каждый может выбирать себе любое оружие, которое ему нравится, — старый оружейный мастер за много лет ружейным маслом пропах. Взгляд суров: — У меня на складе есть все, что можно придумать. Исключение: советское оружие. Советского мы не используем.

— А почему? — Настю Жар-птицу в любом деле причина интересует.

— Не положено.

Исчерпывающий ответ.

— Коллекция у вас — позавидуешь.

— Вам, девушка, если затрудняетесь в выборе, я бы рекомендовал…

— Я в выборе не затруднюсь. Дайте мне «Лахти».

— «Лахти»? — оружейный мастер выставил два зуба вперед, отчего стал похож на старого насторожившегося зайца.

— «Лахти».

— Редкая штука, — он еще сильнее выставил два зуба. — А не боитесь, что тяжеловат будет?

— Боюсь.

— А не боитесь, что со снабжением патронами проблемы возникнут?

— Так к нему же патроны от «Парабеллума». Какие проблемы?

— Правильно, девушка, правильно. Ну что ж, идите за мной. Было у меня всего три «Лахти». Один товарищ Холованов взял, другой — еще какой-то дядя. В общем, один всего у меня остался «Лахти». Берег для какого-нибудь ценителя и знатока, но все «Браунинг» или «Кольт» просят.

Взяла Настя в руки «Лахти», прикинула вес.

— Тяжел?

— Тяжел.

— Я так и думал. Не рекомендую брать. Рука должна с пистолетом жить в любви и согласии.

Вскинула Настя прекрасный пистолет на руке еще раз и со вздохом вернула.

— Что на втором месте?

— Дайте «Люгера».

— Какого именно «Люгера»?

— «Парабеллум» ноль восемь.

— Это другой разговор. У меня вон их сколько.

Открыл мастер зеленый ящик и извлек новенький, в толстом слое масла, черный пистолет.

На открытых террасах второго этажа — смех и танцы. Поют птицы и звучат чарующие мелодии. Посторонние звуки не нарушают торжества.

Жена товарища Ежова сказала жене товарища Фриновского:

— Как только Робеспьер начал резать головы своим…

Глава 8

Бесконечен подвал кремлевский. Складом пахнет. Сухо. Прохладно. Полки без конца. Одежды и обуви — навалом.

— Вот вам, девушка, ботинки, вот комбинезон, сапоги, юбка, гимнастерка, портупея. Будете носить алые петлицы. На повседневной форме — без всяких знаков различия. Парадная форма — только в своем кругу. К парадной форме на алых петлицах — эмблемы: серп и молот. Эмблемы 575-й пробы. Вот они. А это шлем меховой. Унты. Вот куртка английская летная. Распишитесь.

Расписалась.

От Северного, Ленинградского, Савеловского, Павелецкого, Киевского, Казанского, Белорусского, Балтийского[1], Курского вокзалов — электрички набитые. Каждую минуту. Потные толпы.